Власовцев в плен не брать  - Сергей Михеенков

Турчин, Мансур Зиянбаев и Колобаев смертью храбрых погибнут на Зееловских высотах во время прорыва обводных позиций обороны Берлина.

В начале пятидесятых из Белоруссии из детского дома придёт запрос на имя Воронцова Александра Гигорьевича. Воронцов тут же поедет в Оршу. По адресу разыщет тот детский дом и обнимет свою девятилетнюю дочь Сашу. Лиды уже несколько лет не будет на свете. Ещё в сорок восьмом её арестуют органы НКВД по делу Локотского округа. Срок она получит небольшой, пять лет. Но погибнет где-то на пересылке. Несчастный случай. Девочка сразу после ареста окажется в детском приёмнике, а потом, после суда, в одном из детских домов в Орше. Девочка во время всех своих злоключений не расставалась с мягкой игрушкой – плюшевым мишкой. Именно в него Лида зашила записку с копией свидетельства о рождении. В этой от руки написанной копии было больше, чем в оригинале. А самое главное – сведения об отце и его адрес. По нему и разыскали Воронцова. Он тут же собрал необходимые документы и забрал дочь. В Прудки приехал не один. Семья Воронцовых стала ещё больше.

Норберт Бальк вернётся в свой родной Баденвайлер только в 1949 году. Вначале он попадёт в команду на отправку в Сибирь. Но на этапе его снимут с поезда с диареей. Он уже умирал, когда его доставили в Саратов. В Саратове отвезут в госпиталь для раненых красноармейцев. Месяц пролежит в инфекционном бараке. Там в него дважды выстрелит из трофейного пистолета безногий танкист. Переведут в городскую больницу. Там случайно он познакомится с пожилым сапёром. Сапёр придёт проведать своего сына, подхватившего дизентерию, и уговорит Балька поступить на курсы сапёров, где обучались в том числе и пленные немцы, изъявившие желание работать на разминировании минных полей.

В Сибирь Бальк уже не попадёт. После окончания курсов его зачислят в отдельную команду, которую весной 45-го направят в Калужскую область на границу со Смоленщиной очищать поля, леса и сельскохозяйственные угодья от боеприпасов, разбирать блиндажи и демонтировать оборонительные укрепления. Так бывший пулемётчик фузилёрного полка вновь попадёт в те места, где когда-то оказался сразу по прибытии на Восточный фронт. А одно лето он проживёт в палатке в Нелюбичах, разбирая минные поля вокруг села и в окрестных лугах, где всё ещё нельзя было пасти скотину. Тамошний председатель колхоза Кондратий Герасимович Нелюбин так привыкнет к нему за лето, что, когда срок командировки сапёров истечёт и им придёт приказ перебираться на новое место, выгонит самогонки, наловит с мужиками рыбы, и всю ночь бывшие фронтовики будут варить уху и бражничать на берегу Острика под ивовым кустом. Председатель вспомнит, как вправлял немцу вывихнутую лопатку, а тот будет кивать и, захмелев от крепкого самогона, заплачет. Бальк будет плакать, обнимать Кондратия Герасимовича и что-то бормотать по-немецки. Никто из сидевших рядом вокруг котла не поверит в то, что они в те минуты скажут друг другу.

Однажды напарник Балька допустит ошибку при обезвреживании немецкой противотанковой мины. Сработает донный взрыватель. Убьёт троих. Двоих немцев и русского сержанта. Бальк в группе был четвёртым. Находился на таком же расстоянии от взрыва, что и русский сержант. Его отбросит волной, но осколки и камни, поднятые взрывом, которые особенно опасны в таких случаях, пролетят мимо.

У него даже будет русская женщина, у которой он иногда ночевал, когда разрешал командир группы.

И вот наступит день, когда его имя окажется в списке на отправку домой.

Спустя некоторое время в Англии, в переводе на английский, выйдут его мемуары. В них Норберт Бальк, бывший унтер-офицер фузилёрного полка, дравшегося с большевиками на Восточном фронте, расскажет, как храбро сражались в России его товарищи, как жесток был враг и какие огромные потери понесли войска группы армий «Центр» по вине фюрера. Ни слова в них не будет о папаше «Кайзере», о Чернавичской пуще, об «остовке», с которой он познакомился однажды во время отпуска на родину, о русской работнице Шуре в доме матери в Баденвайлере, о расстреле русского старика и его больного сына, о курсах сапёров, об ухе на Острике в компании фронтовиков, бывших красноармейцев, и о его слезах…

Профессор выжил. Тогда же, летом сорок второго года, когда произошла его встреча с Воронцовым в деревне Захара Северьяныча, он организовал нечто вроде сельской больницы. Немцы выделили пустующий дом. За еду он нанял двух женщин. Одна готовила. Другая убиралась. Потом появилась медсестра. Профессор привёз её из Вяземского концлагеря. Покладистая и аккуратная, поклявшаяся молчать обо всём, о чём следовало молчать, она молчала всю жизнь, конечно же зная, чем на самом деле занимался Профессор на оккупированной территории и по какой причине даже не пытался уйти к партизанам или перебежать на ту сторону фронта, когда обстоятельства тому вполне способствовали. После того, как осенью сорок третьего Красная армия освободила Вяземский, Всходский, Угранский, Спас-Деменский, Рославльский и другие районы Смоленщины, Профессор сам явился в особый отдел 33-й армии, изложил свою историю. И ему поверили. Может, не совсем и поверили, но нужен был хороший доктор, специалист высокого уровня, и этим требованиям Профессор вполне соответствовал. Войну он закончил где-то не то в Венгрии, не то в Австрии главным хирургом одного из фронтов. После войны руководил НИИ в области медицины. Читал лекции в Первом Медицинском институте. Зинаида слушала у него курс и сдавала ему зачёт.

В середине шестидесятых Профессора избрали в Совет ветеранов 33-й армии. С годами версия пребывания его на оккупированной вермахтом территории приобрела стройные черты: организовал подпольный госпиталь, лечил раненых красноармейцев и по партизанским лесам переправлял их через линию фронта. Однажды с группой ветеранов 160-й стрелковой дивизии (Московской) он отправился в Износки, районный центр Калужской области, на празднование 9 Мая. Там произошла встреча, закончившаяся скандалом. Больше ветеран в те места, где руководил подпольным госпиталем, не выезжал…

Подполковник Солодовников уволился из армии только в середине пятидесятых годов. Дослужился, сено-солома, до полковничьих погон. Командовал мотострелковым полком в Группе советских войск в Германии. Вера Ивановна служила в госпитале. У них родились две девочки. После возвращения из Германии они поселились в Калуге. Вера Ивановна работала в областной больнице. Андрей Ильич служил на военном заводе.

Старшина медицинской службы Глафира Веретеницына вернулась в Москву, поступила в медицинский институт. Училась на одном курсе с Зинаидой. Однажды Воронцов приехал навестить Зинаиду и увидел их в аудитории сидящими рядом. С тех пор Зинаида, приезжая в Москву, всегда останавливалась у своей подруги. Замуж Глафира так и не вышла. Женихов после войны не хватало. Зинаида однажды сказала ей: «Ты что, Глаша, всю жизнь собираешься в девках прожить?» – «Такого, как капитан Воронцов, мой бывший комбат, больше нет. А так, лишь бы, не стоит», – ответила Веретеницына, и больше они на эту тему не заговаривали. Замуж она всё же вышла. За генерала, за вдовца. Но семейное счастье её оказалось недолгим – генерал умер от обострения старой болезни, развившейся вследствие тяжёлой контузии на фронте. На попечении Глафиры осталась пятнадцатилетняя дочь генерала. Она и стала смыслом и целью жизни бывшего санинструктора Восьмой гвардейской роты…